|
| 06.06.11 02:30 | |
ru |
Покоряю себя за гроши,
Получается мало, но всё же
Нету фальши иль паранжи
На моей понимающей роже
И выплёскивает народ -
Люди всей золотой современности,
Словно кинув козла в огород,
Свои комплексы неполноценности
***
Всем не нарвится руководство.
Руководством никто не доволен
Руководство сравнимо с уродством -
Вчера болен, сегодня уволен
Не по нраву всем лидеры партий,
Молодёжи - капитализм
Но не пишет никто кровью хартий
И не строит благой коммунизм
Кто-то крикнет: "Давайте анархию!"
И получит в лицо о того,
Кто всецело душой за монархию
(Прыгнут двое на одного)
Мне плевать на всех тех, кто давно
Тонет в собственном словопоносе,
Попросить я хочу лишь одно:
Пацаны, разберитесь в вопросе.
|
|
| |
|
|
| 10.08.10 18:19 | |
ru |
«Если у человека так много счастья, то
почему случаются неудачи?...»
Никто не знает, почему так много странностей происходит именно зимой. Когда засыпает маленький городок, он словно дитя, что сперва долго шумит, а нашумевшись, отправляется в царство своих снов. Улицы пустеют, в лавках начинают гаснуть огоньки, позволяя оконным стёклам несколько часов поиграть со светом луны и белого-белого снега. Жители аккуратных домиков еще не желают спать и о чем-то шепчутся за вечерним чаем. Кто-то делает какие-то покупки в уже закрывающихся магазинчиках и скорее бежит домой по опустевшим улицам. И всем понятно, что через час-полтора город утихнет до наступления утра. Но у двери одной небольшой ростовщической лавочки по вечерам частенько звенит колокольчик, приветливо встречая вошедшего, и сообщает хозяину о посетителе. Звенит себе и звенит. Ему и дела нет до тех, кто приходит, до их радостей и бед, такая уж у него работа. Важная.
Если бы этот колокольчик висел до этого на двери каких-нибудь других ростовщиков, он бы знал, что хозяин его дома не напоминает ни одного из них - этих хитроватых мужичков со счётами в руках и добротными животами, взрощенными на мясе и неплохом вине. Тёмные волосы, морщинистое лицо и добрый, но проницательный взгляд его располагали к общению с ним и пониманию его жизни, которая, как открытая книга, читалась любым хоть немного здравомыслящим человеком.
По его лицу сразу видно, что в жизни его было много счастья, немало веселья. За все эти долгие годы его не посетила ни одна беда. Волосы его не поседели, а множество морщин лишь указывали на места, где раньше часто была улыбка. Счастье его всегда было с ним. Раньше он просто дарил излишки первым встречным, знакомым и незнакомым, и, видя их улыбки и радость, приумножал счастье собственное. И было бы всё хорошо, если бы у него водились деньги. Он никогда не считал бедой их отсутствие, однако оно довольно сильно осложняло его существование в мире, где счастье значит не так много, как пара пригоршней золотых, пахнущих карманами и мошнами их обладателей. За долгие годы он сумел скопить совсем немного. Денег едва хватило на то, чтобы купить небольшой домик в маленьком городке на краю мира и пожить в нём какое-то время, пока старость берёт своё, тратя сбережения на различную стариковскую ерунду, которая приносит так много счастья. Ни для кого не секрет, что оно бывает разным в каждом возрасте, для каждого человека, но в основном, людям для счастья нужно что-то весьма приземлённое и такое прозаичное, что именно этот старик мог раздавать свой капитал счастья направо и налево. И оно бы подходило всем. Но потом деньги кончились, а неиссякаемое жизненное счастье так и осталось при нём, наполняя его дом от порога до дымовой трубы. И осознал он, что его необычный капитал – это прекрасно, но стоит позаботиться и о пропитании. Через день он повесил у двери резную табличку: «Пьер Дюпье. Ростовщик счастья».
Он был рад видеть у себя всех. К нему приходили разные люди — те, кого несчастье постигло как-то вдруг, или же несчастные вовсе. Каждого из них встречали Пьер и его верный колокольчик с готовностью помочь за скромную плату. Ведь если у тебя хватает счастья и не хватает денег — почему бы не дать людям небольшой кредит веселья и удачи ненадолго? И было всё крайне просто. Они просили немного счастья на несколько дней, и платили за это пару монет. Условие было одно — по прошествии определенного срока, люди должны были вернуть кредит. Поправив свои дела, они вновь ступали на путь неизвестности, где их вполне могла ожидать беда, или даже трагедия. Возвращали все, ибо уж больно велика ноша, пускай счастья, но всё-таки чужого, сверх отведённого срока и, кто знает, не превратится ли оно в еще большее несчастье, чем то, которое кто-то хотел загладить, обратившись к ростовщику. Были и те, кто пенял на то, что у Дюпье чересчур много счастья и он мог бы его отдавать даром, или же вовсе не просить назад, но он не соглашался, ссылаясь на то, что такое количество может выдержать только по истине счастливый человек. А мало просили редко. Солдаты проигранных битв, вдовы и вдовцы, матери и отцы погибших детей и дети пьяниц — всех встречал колокольчик веселым звоном, намекая, что в этом деревянном четырехкомнатном домике и живет само счастье, и здесь им обязательно помогут почувствовать себя счастливыми, хотя бы на какой-то недолгий срок. Радость, удача, любовь, смех — всё это перекочевывало с витрины лавки в руки уже счастливых клиентов, что, словно на крыльях вылетали из старого дома в этот крайне недолго счастливый мир.
Трудностей в работе было немного, разве что ожидать очередного посетителя. Вчера приходил какой-то солдат, просил счастья на четыре недели, чтобы пожить всласть перед походом на юг в составе местного батальона. Отчаялся, наверное, ведь во время опасных боёв счастье было бы ему нужнее. Ростовщик никогда не уговаривал людей на трату его товара в тех целях, что предложит он, ведь каждый волен вершить свою судьбу как ему заблагорассудится, не слушая советы пусть и счастливого, но всё же старика. Три дня назад свой долг вернули Пьеру муж и жена, у которых, наконец-то, родился сын. Пьер видел их улыбки и, забирая счастье, получал его чуть больше, чем отдавал десять месяцев назад. Он не думал, что приключится с его клиентами после того, как они вернут его назад, но больше, чем на год, счастья не давал. У каждой монеты есть две стороны.
Ели вокруг дома колыхались, размахивая своими лапами, пытаясь отбиться от надоедливой белой массы, которая так и норовила укутать их своими снежинками. Свистела метель. Снег хрустел за окном от бегущих ночевать постояльцев трактирчика напротив. Снег этот переливался, играл со светом луны, а танцующие снежинки, мелькая, бились в стекло лавки, пытаясь достучаться до счастья, но оставались на окне и в большинстве своём, быстро таяли от тепла, которое исходило из дома. Давали дорогу снежинкам другим. Ростовщик сидел в приёмной и пил горячий чай с молоком, глядя на тёплое потрескивание камина и иногда на колокольчик, который, судя по всему, сегодня уже никого не поприветствует. Рядом лежала какая-то газетёнка. Служила она исключительно для того, чтобы ставить на неё горячую чашку. Хозяин давно знал — чтобы быть счастливым, не стоит узнавать новости из газет. Чашка очередной раз стукнула о стол. Ей вторил робкий стук в дверь. Метель стучалась. Пьер встал с кресла и подошел к окну. Ничего не видно. Только чья-то тень быстро проскочила мимо заснеженного окна и через секунду, впуская в дом струи холодного воздуха и изрядное количества снега, который наконец-таки смог ворваться в неприступную доселе крепость тепла, зазвонил колокольчик. Дверь, будто обидевшись, быстро захлопнулась, выслушав какое-то ругательство, на пороге в луже таящего снега стоял человек. Он снял шапку и, вытирая ноги, поприветствовал старика:
«Здравствуйте, мне нужна ваша помощь».
Резко запахло дорогим вином. Длинные седые, почти белые волосы падали на морщинистое лицо посетителя, а сгорбленное, дряхлое тело, казалось, еле несло на себе темные меховые одеяния. Нос крючком, нехватка зубов и потрескавшиеся губы его, напомнили ростовщику сказки о старых колдунах, которые заманивали в свои дома маленьких детей и откармливали всевозможными сладостями, пока те не оставались жить у них навсегда. От этих мыслей о сказках Дюпье даже повеселел и, улыбнувшись, пригласил гостя сесть рядом с камином. Старики плюхнулись в сидения и посмотрели друг на друга.
«Я за счастьем» – прошамкал клиент – «Вы же выдаете его? Я не знал, что это возможно, но мне сказали, что это правда, что действительно у вас можно занять немного счастья на некоторое время. Мне очень надо. Мне нужно счастье, счастье!» – стал срываться на крик дед, хватаясь за голову.
«Многие не верят, что счастье можно отдать, или получить!» - улыбался Дюпье – «Но мне вы можете доверять…».
«А мы, ведь, коллеги с вами» - перебил гость. Ростовщик удивленно поднял бровь и, ничего не сказав, уставился на посетителя, с интересом ожидая дальнейшего рассказа.
«Дети дразнят меня старикашкой Вени, не слыхали?» - усмехнулся тот - «Я ехал в этот край мира почти три недели в надежде найти вас, мой друг. По пути у меня несколько раз сломался экипаж, а двух слуг замело снегом, поэтому путешествие оказалось долгим. Я Вени, Жак. Несчастье продаю» – с этими словами Жак скинул с себя дорогую шубу, достал кожаный кошель и стал мерно отсчитывать золотые.
«Жить мне недолго осталось. Хочу взять у вас два года счастья».
«Как это – продавец несчастья?» - продолжал удивляться Пьер.
«Всё просто, дружище. У тебя, вот, много счастья, ты решил его сдавать в аренду. А я, вот, накопил несчастий больше, чем кто-либо иной в этом мирке, и решил его продавать. Как видишь, дела идут успешно».
Пьер не унимался:
«Так кому же нужно несчастье? Это радость и удача нужны всем и каждому, а горечь, страдания и прочее и вовсе есть смысл сразу выбрасывать».
«Э, да ты ничего не понимаешь, счастливчик. У меня столько влиятельных клиентов, что ты и представить себе не можешь. Несчастье нужно им для того, чтобы жить лучше. Отличная идея была надоумить некоторых людей решать свои проблемы при помощи моего несчастья, подкладывая его неугодным. Мне хорошо от этого, клиенты счастливы. Так что, можно сказать, что и я дарю счастье, притом, не забирая его обратно никогда. Поэтому мы коллеги. Так что, этой пригоршни золотых слихвой хватит, чтобы выкупить у тебя два года полностью и безвозвратно. Идёт?».
«Нет, не идёт» - хмыкнул ростовщик – «Вы просите слишком уж много счастья, я не могу вам столько дать, потому, что погубите себя им, сколько бы несчастий до этого вас не постигало. Я откажу вам, сударь, в заключение сделки. По той простой причине, что я всегда боролся с тем, что делаете вы».
-«Как боролся-то!?» - разгневанно завопил Вени – «Тебе же плевать на то, что будет с людьми после истечения срока твоего счастья!».
И вдруг Дюпье медленно встал с кресла и открыл дверь. Притихла даже вьюга, обходя дом стороной и не забрасывая снег в жилище.
-«Я попрошу вас удалиться, мой друг» - лукаво улыбнулся он – «Мне пора ко сну».
Несостоявшийся клиент схватил шубу и, зыркнув на хозяина дома маленькими глазками, яростно выбежал из дома в морозную ночь. Дверь закрылась. Колокольчик стих.
У себя на родине Жак Вени был известным человеком в очень узких кругах. По началу обыкновенные неудачи и трудности, что сыпались на него без конца одни за другими, не ломали его дух и он, прилагая огромные усилия, преодолевал их, видя впереди светлое будущее. Позже несчастий становилось больше, и он уже не мог нести ношу постоянной неудачи и бед. Умерла жена, сын погиб на южной войне. Вени стремительно старел, не имея никаких сбережений, он несколько лет побирался по улицам, чтобы заработать на кусок хлеба и сам удивлялся, как он еще не отправился к жене и сыну. Все удивлялись. Несчастья скопилось столько, что однажды он подкинул немного какому-то солдату, который тут же потерял кошелёк. С того момента утекло много времени и вот, Жак Вени снабжает своим несчастьем всех алчных, злых и неправедных, кто хочет, или только захочет прибегнуть к его услугам. Его клиенты возвращаются к нему крайне часто, и он уверен, что тот, кто пришел к нему один раз, придёт и второй, и третий…
***
До ушей еще спящих в трактире пройдох доносились крики:
«Внимание! Внимание!» - орал дворовый мальчишка в кепи, размахивая газетой – «Позавчера был ограблен Пьер Дьюпье! Мсье, покупайте газету!» - он всовывал в руки прохожих свернутые газеты и продолжал звонким голосом оглашать важнейшую новость местного издания — «Ограблен Пьер Дюпье! Злоумышленник выкрал почти всё его счастье! Деньги и ценности не пострадали! Мадам, покупайте газету! Внимание! Внимание!...». Толпа людей ходила мимо и каждый, слыша фамилию ростовщика с удивлением брал газету, вкладывая в маленькую ручонку пацана пару медяков.
А старый Дюпье сидел в своём кресле и медленно пил чай. Беда постигла его впервые. Душа разрывалась, душа плакала и стонала, дом потемнел, огонь горел неярко, а когда Пьер выходил на улицу, колокольчик звенел как-то невообразимо глухо. Так больно. Так глупо, так нелепо, так плохо без счастья! Без счастья, которого у тебя было столько, что ты мог им торговать. Без ничего. К чему все это золото в чулане, если дело всей твоей жизни можно вот так просто прекратить?
Что может быть хуже, чем стариковские слёзы. И это были совсем не слёзы счастья — в первый раз за все его годы от рождения до этого момента. Дюпье знал, кто выкрал счастье, да и каждому было бы понятно, кто преступник, но отчаяние его было так велико, что и искать этого прохиндея Пьер не видел совершенно никакого смысла.
Убежал прочь самый неудачный день. Неготовый к такому удару судьбы Пьер всё сидел и сидел, наматывая седой локон на палец, попивая остывшие чаи и мутно смотря в окошко, где несколько дней назад так прекрасно веселилась вьюга. Тут кто-то отвлёк его от мыслей:
«Пьер! Пьер, дорогой» - хлопала его по плечу мадам Перек, которую каким-то невообразимым образом молча пропустил колокольчик – «Я знаю о твоём горе. Мы с сыном благодарны тебе за то счастье, которое ты нам доставил. И хотим тебя отблагодарить. Здесь немного, но хоть что-то ты должен иметь» - она оставила крохотную частичку счастья и, улыбнувшись, удалилась. Пьер не знал, что ей сказать и просто проводил её взглядом до двери. Дверь захлопнулась и отворилась снова. На пороге стоял мсье Жиль, которому Пьер когда-то помог завести семью.
«Старина Пьер! Как же так!» - соболезновал вошедший - «Я принёс тебе немного счастья. Оставлю его здесь» - он положил счастье рядом со столиком и быстро вышел из дома, не дожидаясь, пока Дюпье будет показывать свои манеры. Позже пришли Жерары, Леклены, Арно, Брюна, Буржуа, Джефферсоны, МакКейси — все несли Дюпье своё счастье. У его дома выстроилась громадная очередь. Здесь был каждый. И вот уже колокольчик стал звенеть при виде посетителей, вот уже глаза старика стали светиться слёзами счастья. Дом снова наполнился теплом и уютом. С миру по нитке — и свяжется тёплое одеяльце.
На следующий день счастливый Дюпье вышел из двери и очистил занесенную снегом резную табличку «Пьер Дюпье. Ростовщик счастья». В этот же самый час закипела работа. Еще семь дней, и домик снова был царством радости и удачи. Вдвойне счастлив тот, кто утратил счастье и обрёл его вновь.
Вчера к Дюпье заходили какие-то пьянчужки из того трактирчика. Просили счастья на денёк-другой, чтобы отыскать несколько монет на гуляночку, после которой обязались завязать. Выдал, забрал четыре медяка. А что с них взять? Они радостно побежали из приёмной и, вприпрыжку, вывалились на свежий воздух, сбив с ног дряхлого старика. Тот ухватился за дверь и сорвал висящую табличку. Рухнул с крыльца на снег. Поднялся, отряхнулся и, зыркнув на них маленькими глазками, рванул на себя ручку двери, злобно впрыгивая в помещение.
«А вот и вы, Жак» - улыбнулся ему ростовщик – «Что, не по вкусу пришлось моё счастье?».
«Забирай! Забирай его обратно, старый проходимец! Всё забирай, до последней капли!» - орал Вени, вытаскивая отовсюду счастье и кидая Жаку – «Я так больше не могу! Все требуют помощи, все эти мелочные глупые дураки! Всем от меня что-то надо, я шагу не могу ступить, чтобы на мне не повисла очередная девка с мольбами! Репутация, образ жизни! Всё! Всё пропало!»
«Кусок слишком большой, чтобы вы могли его проглотить, мой милый Жак?» - веселился Дюпье.
«Иди к черту! Быстрее забирай у меня свое счастье и ты меня больше не увидишь!»
«Нет, не возьму. У меня его теперь достаточно, и даже больше. А вам придётся нести мое счастье у себя на спине еще очень долго, пока не исчезните, либо вы, либо оно. Ступайте с богом, мсье!» - с этими словами Пьер всучил Вени всё счастье обратно и легонько вытолкнул продавца несчастий за дверь.
Вьюга, кстати, опять начала злиться. Так долго не утихает, даже странно. Видать, природа чувствует приближение бед и радостей, просто никто не замечает этого, не предавая ей каких бы то ни было сверхъестественных способностей. Люди слишком разные, природа вещей едина.
Когда ростовщик счастья рассказывал мне эту историю, я видел, что он немного корит себя за то, что так жестоко поступил с Жаком Вени. Тем не менее он попросил напечатать его адрес. Что ж, дорогие мои читатели, если у вас когда-либо что-то случится, настигнет беда, или она будет виднеться где-то на горизонте вашей жизни, обращайтесь— Край Мира, пятая улица. Дом с резной табличкой, на которой написано: «Пьер Дюпье. Ростовщик счастья».
|
|
| |
|
|
| 08.07.10 23:20 | Ду Фу. Из цикла "Поход за Великую стену". |
ru |
Песнь о боевых колесницах:
Песнь о боевых колесницах
Боевые
Гремят колесницы,
Кони ржут
И ступают несмело.
Людям трудно
За ними тащиться
И нести
Свои луки и стрелы.
Плачут матери,
Жены и дети -
Им с родными
Расстаться не просто.
Пыль такая
На белом на свете -
Что не видно
Сяньянского моста.
И солдат
Теребят за одежду, -
Все дрожат
Перед близостью битвы, -
Здесь Мольба
Потеряла Надежду,
Вознося в поднебесье
Молитвы.
И прохожий,
У края дороги,
Только спросит:
"Куда вы идете?"
Отвечают:
"На долгие сроки,
Нет конца
Нашей страшной работе.
Вот юнец был:
Семье своей дорог,
Сторожил он
На Севере реку,
А теперь,
Хоть ему уж за сорок,
Надо вновь
Воевать человеку.
Не повязан
Повязкой мужскою -
Не успел и обряд
Совершиться, -
А вернулся
С седой головою,
И опять его
Гонят к границе.
Стон стоит
На просторах Китая -
А зачем
Императору надо
Жить, границы страны
Расширяя:
Мы и так
Не страна, а громада.
Неужели
Владыка не знает,
Что в обители
Ханьской державы
Не спасительный рис
Вырастает -
Вырастают
Лишь сорные травы.
Разве женщины могут
И дети
Взять
Хозяйство крестьянское в руки?
Просто сил им
Не хватит на свете,
Хватит только
Страданья и муки.
Мы стоим как солдаты -
На страже -
И в песках
И на горных вершинах...
Чем отличны
Баталии наши
От презренных
Боев петушиных?
Вот, почтенный,
Как речью прямою
Говорим мы
От горькой досады.
Даже этой
Свирепой зимою
Отдохнуть
Не сумели солдаты.
Наши семьи
Сломила кручина -
Платят подати,
Платят налоги;
И уже
Не желаешь ты сына,
Чтоб родился
Для слез и тревоги.
Дочь родится -
Годна для работы -
Может, жизнь ее
Ты и устроишь.
Ну, а сын подрастет -
Уж его-то
Молодого
В могилу зароешь.
Побродил бы ты,
Как на погосте,
Вдоль нагих берегов
Кукунора:
Там белеют
Солдатские кости -
Уберут их оттуда
Не скоро.
Плачут души
Погибших недавно,
Плачут души
Погибших когда-то.
И в ночи
Боевой и бесславной
Их отчетливо
Слышат солдаты".
750 г.
|
| Comments: 1 | |
| |
|
|
| 15.03.10 00:04 | Фотографии скинхедов. |
ru |
Таки-понаходил хороших фотографий, олдскульных, про такую разную и малоизвестную многим субкультуру - фотографии Скинхедов. Интересные моменты жизни скинхедов 60-х, 70-х и 80-х годов из Англии, Ирландии, Уэльса. Вот они:
http://photo.scrolls.combats.com/~Зойберг/gallery/89086.html
|
|
| |
|
|
| updated 13.12.09 19:36 13.12.09 19:09 | ЭксперЭментег |
ru |
 О хамстве в БК
|
Если вам пишут (в любой ситуации):
"та пошел ты, крысий выродок"
"а твоя мама тоже крысой была?"
Посчитаете ли вы это неуважительным обращением к себе и хамством, или это нормально?
Only authorized users
|
Vote status: vote are opened for users
|
Отпишитесь, ищем правду)
Mood: Очень довольное Music: Валерия - часики
|
| Comments: 14 | |
| |
|
|
| 04.11.09 20:31 | Синнеру |
ru |
Страницы жизни я листаю,
Но часто попадаю в переплет,
И уголки листочков загибая,
Я знаю то, что будет наперед:
То мир и райская услада,
То лай собаки на ружьё,
Иль горсть сухого мармелада,
Тому, кто жизнью осужден
Костер горит, скрепит петлица,
Старушка у огня плетет -
Не ей из жизни торопиться,
Сегодня молодой уйдет.
Жизнь - сказка, присказка поэтов,
Не знающих, о чем писать
Но почему же книжку эту
Мне так приятно пролистать?
|
|
| |
|
|
| 09.08.09 17:14 | С Армады :) |
ru |
Сидел, пристально смотря вдаль из небольшого открытого окна, содрав с него сетку от комаров. Смотрел на лоскутки темного неба. Они были такими, словно какой-то неведомый волшебник разорвал его, смял и выкинул обратно, превратив в тучки, летящие друг за другом и изредка показывающие чуть тусклое голубое вечернее небо. Подул ветер. Он не был тёплым, по обыкновению июльским, но и холода он не принес. Вот только стоящие рядом деревца задрожали, затрепетали каждым листом, поскрипывая ветками и перешептываясь между собой на странном, непонятном человеку языке. Людей на улице было мало, и только вдалеке - на узкой дороге задорно постукивали колеса экипажей, вторя топоту лошадей, что везли их в неизвестном направлении.
Я поставил бутылку виски на старый деревянный подоконник, что весь был изрисован ходами маленьких жучков. Вообще, в общежитии всё такое - старое, потрёпанное, бывшее в употреблении, словом. Стулья, стол, небольшой платяной шкаф - на их фоне бутылка дорогого алкоголя казалась роскошью, светом в конце туннеля, который выльется в далеко не самый чистый граненый стаканчик. Раздумывать долго не стал - так и сделал - одной рукой наклонив бутылку и пододвинув под горлышко стакан, я мерно наполнил его. Отпил. По пищеводу мигом побежало жгучее тепло чуть горьковатого напитка и быстро осело, уступая дорогу второму глотку.
Посидев еще немного, снял уже давно натирающий сапог и кинул его в угол комнаты. Обувь задела стоящий там посох и они гулко шлёпнулись о стекло шкафа. Грохот эмоций не принес, а только поддакнул удару очередного осушенного стакана о подоконник. Вечер тёплый, на пару с виски он грел хорошо, нежаркое вечернее солнце ласково пощипывало руки, будто звало с собой на край бренной земли. Земля эта как магнит тянула небесное светило и оно, поигрывая лучиками, опускалось всё ниже и ниже, уходило за домики, освещая западный фасад закрытого храма, который лишь по вечерам мог позволить себе такую роскошь, как несколько красноватых солнечных лучей.
Закат - хранитель границы между дневным светом и ночной темнотой, между смехом и криками. И каждый раз далёкая звезда умирает на западе, чтобы возродить свою жизнь на востоке, воплотиться в рассвете, который примет караул и будет ждать смены до очередного заката. Так было и будет, так жили наши предки, так живем мы, и так будут жить наши дети с момента рождения и до момента ухода. От восхода жизни до её заката.
Перспектива приближающейся тьмы, а быть может, виски, уже клонила в сон, закрывая тяжелые веки смотрящего из окна. Конец дня знаменовал начало новой ночи, новой тьмы и обновленных звезд, что скоро взойдут на небосвод сотнями крапинок. И снова будет казаться, что волшебник, рвущий днем облака, по ночам рассыпает по тёмно-синему небу конфетти из нарезанной металлической фольги.
Именно на закате в голову стали приходить думы. Казалось, что иногда они заглядывали и тут же убегали, оставляя ощущение чего-то неполного и недодуманного. Никогда не мог понять, почему тьму у нас называют злом. Она, как свет луны, как блеск далеких звезд манит очень многих, давая им то, что они действительно хотят. Для кого-то это слава и богатство, для кого-то положение... но не ложную надежду и футуристический взгляд на светлое будущее. Мы так же смеемся, мы так же дружим, любим, ненавидим. Мы убиваем точно так же, как свет.
Полупустая бутылка уже была прикрыта деревянной пробкой, и запах шестилетней выдержки больше не витал в воздухе, наполняя ароматом бедную комнату в общежитии. Последний луч солнца блеснул, пробежав отражением по огненному колечку, и лик его скрылся за темно-серой землею, я справил поминки по очередному закату, желая праздновать рассветное рождение. Страшилкина улица мирно дремала в свете масляных фонарей.
Она поставила стакан в железном подстаканнике на небольшой лакированный табурет. Мебель сразу помутнела от тепла, исходившего от стакана с чаем. В темно-коричневой прозрачной жидкости, колеблющейся и улавливающей каждый лучик света от низкого солнца, отражалось её лицо. Распущенные волосы касались подоконника из красного дерева, а пронзающе-тонкий взгляд был устремлён за окно - на яркий диск солнца, несколько часов назад, потерявший свою теплоту. Она любила закаты - их красоту она равняла со своей и, используя горячий чай, как зеркальце, улыбалась, понимая, что самому красивому закату до неё еще далеко.
Она сняла дорогие туфельки, аккуратно открыла дверь новенького платяного шкафа и поставила в него обувь. Туда же был спрятан посох и только что снятая мантия. Ждала, пока чай остынет - осматривала тихую улицу, блеск окошек домов, следила за дымком из труб, слушала, как изредка чей-то каблук мерно отбивал такт шагов по мостовой, мощенной большими булыжниками. От каждого камня шел блеск уходящего солнца и розовато-красная, почти пустая мостовая, как будто сияла сотней сапфиров, отражая каждую прихоть падающего на неё света.
Закат всегда будил в ней теплый смех над его наивностью. Он уносил свет, она его несла обратно. Так они и бегали друг от друга уже несколько лет, но на какие-то десять часов закату каждый день удавалось уйти, кидая на небо беспечную черную тьму.
Опять на неё кто-то смотрит из окна общежития напротив. Тёмный силуэт был освещен солнцем, рядом поблескивала какая-то бутылка. Силуэт то наклонял её, то ставил обратно, поднося блестящий стакан ко рту. Тёмные... мелочные пьяницы, не ценящие ничего в этом мире кроме куска побольше, да чтобы тот достался именно им и никому иному. Разве могут они так беспечно любоваться закатом? Лицо её исказилось от непонятной превосходственной ухмылки, и больше она не глядела в сторону старого общежития.
Чай к тому моменту уже остыл, и она стала глоток за глотком ощущать мирное спокойствие, свет, играющий с волосами. Он был как идеал сотни сотен идеалов, он затмевал сапфировую мостовую, как будто ухаживая за идеальной красотой. Свет вообще штука привлекательная, он дорожит высокой целью, перед которой нет не уставов, ни тьмы, ни даже богов. Обеспеченность и честь есть всё.
Думы прервал накрапывающий дождик. Странно... с чего бы это. Маленькая серая тучка парила как раз над мостовой и, не боясь ярких светлых лучиков, лила перламутровые струи на яркую мостовую, на небольшие домики. Струйки воды тоже отражали преломленный свет, легонько пропуская его через себя искаженным. Этот искаженный свет объял всю улицу, дождь заканчиваться не хотел. В этом городе вообще не бывает не "грибных" дождей. И этот разделил на две половинки город. В одной, где находилось старое общежитие, было сухо, в другой - погоду диктовала маленькая тучка, прогнать которую не осмеливался никто: и так красиво.
Пока она следила за чистыми небесными слезами, солнце уже зашло за горизонт, попрощавшись всполохом света. Она закрыла окно, вздохнула и легла спать, а силуэт напротив, отставив бутылку, еще долго и пристально смотрел туда, где несколько минут назад было солнце.
|
|
| |
|
|
| 08.06.09 16:53 | Утренние лавочки. На ОС есть, у мну нед. Непорядок |
ru |
Народная поговорка: Мудрость приходить в старости на смену разуму.
Она гордо сидела на Страшилкиной улице, положив неподалёку лёгкую мантию и шлем. Она вглядывалась в туманную даль – туда, откуда толпой шли в близлежащее подземелье молодые и сильные воины и не менее молодые и сильные маги. Она видела каждого, кто туда проходил, запоминала каждое лицо, каждого спутника. Огромный опыт без труда говорил ей, кто и что умеет. Она ждала. Ожидание затягивалось, и она начинала перебирать бахрому на юбке, в волнении напрягая зрение в поисках предмета ожидания.
- Заждалась, небось? – Послышался сзади знакомый голос, и рядом плюхнулась еще одна ветхая мантия.
- Ну, наконец-то – протянула она, доставая из кармана старую трубку и с облегчением закуривая – Совсем стара стала? Где тебя черти носят?
- Знаешь, что, Норочка, не наезжай – последовал ответ – Я тебя давеча здесь на лавочке целый день прождала, а ты до ночи в бильярд с молодыми резалась. И хоть бы что!
- Ну прости, старую – ответила Нора, попыхивая едким дымом – эту молодёжь учить надо только так, а то, ишь чего – приехали из своих городов, стариков не уважают. А мне с выигрышей, хоть чай с бергамотом. Да тортик. Нам старикам – многого не надо…
- Это верно. Слыхала? В Санде-то бури песчаные, ага. Семёновна нынче там вышла за эликсирчиком в магазин, так её в бархан-то и сдуло. Еле-еле достали, говорит – там, ведь, два человека на квадратный километр – и то дерущихся – запричитала другая старушка, разворачивая очередной выпуск «Бойцовской газеты»
- О! Таперича в Ангелсе нападать разрешили.
- И правильно! А то там ходят все аморфно, уж и забыли ,как воевать, поди. Внук по площади ходил там – каждый его обнюхает, обсмотрит, а ручки-то связаны. Пока-а они там свои нападалки расчехлят, так его уже и след простыл. Да. Куда опаснее в шарфе Ангелсовского болельщика в Демонс приехать. Ухх… - Нора начала кашлять зеленоватым дымом и отложила в сторону трубку, презрительно глядя на проходящего мимо юнца.
- Вона, попёрся-попёрся. Весь из себя такой, важный, чинный, тьфу. Раньше таких не было!
- Здравствуйте, дамы! – Улыбнулся парень старушкам.
- Здравствуй милок. В подземелье? Как здоровьеце? Как семья, как родные? Как настроение?
- Да, вроде, хорошо всё – замялся парень
- Не вздумай разговаривать с незнакомыми молодыми женщинами, постыдник! Ишь, моду, взяли! Ну, иди-иди, дай Бог тебе счастья, да удачи.
Поблагодарив, парень пошел дальше. Провожаемый огненным взглядом старушенций, которые уже успели обвинить его во всех смертных грехах и уже трясли ему вслед облупленными лакированными посохами.
- В 2002 году в нашем мире родилось 173 активных деятеля – Кхе. Это кто ж их всех-то посчитал, а? У меня зять картошку активней чистит, чем треть из этого списка воюет. – продолжала сетовать вторая женщина – тут всё от эликсиров зависит! Кто больше всех напьется, того и правда.
Тем временем утренний туман начинал рассеиваться, и лица, идущих в пещеру, как на работу, стали куда более узнаваемыми.
Ага! – Заверещала Нора, торкая локтем собеседницу – Вон он! Вишь того мужика в Злодеянии? Вот он только женщин в пещеру водит и одному Мусорщику известно, чего они там делают! А давеча вообще с мужиком туда поперся! Вона она... молодёжь какая!
- Так, может быть, соклан…
- Не смеши! Кто с сокланами по пещерам-то ходит, а? Не соклан это, не соклан. И девок нечего по пещерам таскать, в жены всё равно одну выберет. Двоеженство-то карается двумя тёщами!
- Да-а… да уж, что уж тут говорить. Нынче у нас девушкам не хватает женственности, а женщинам – девственности. Куда не ткни – всюду в распутницу попадешь.
- О-о! А во-он тот какой холёный! – Показала вторая старушка на молодого человека в красивой мантии – Небось, спонсирует его кто. Нынче много таких стало, вроде малыши, а вроде и у стариков таких шмоток нету!
- А всё это из-за новой власти. Да. Вот, было бы всё, как в старину, так и было бы всем хорошо! Раньше и мясо в «Рыцарском завтраке» было, а сейчас чего? Тьфу, а не мясо. А скотобойни? Где, спрашивается, находятся скотобойни? Вот и я говорю – никто их никогда не видал. Как и мельниц, пекарен и прочего. А вывод какой?
- Какой?
- Да такой, что любому понятно – всё завозят! Завозят и глазом не моргают! Капитали-исты. Не знаю, как у других, а у нас главное – найти, кому дать. И у каждого колдуна за пазухой кинжал, а на костяшках кулака – наколка. – начала тараторить Нора, запинаясь от взятого ею самой темпа речи – И вообще, я не понимаю, почему, никто ничего не понимает? Все понимают то, что нужно многое понять, а понимание к ним не приходит, понимаешь?!
- Эээ… что? – повернулась жующая бутерброд собеседница
- Опять ты меня не слушаешь! Развернула свою газету и сидишь.
- А, между прочим, дед-то мой раньше в газете работал, да. Пускай две полосы ни о чем, чем много букв о чем-то. Всё интересней. Прикрыли их потом. Сказали, мол, без взяток такое читать никто и в помине не будет.
- А он чего?
- А ничего. Смекнул, дал взятку, его за это и посадили. Вот такой вот жизненный реверанс. Сейчас, вон, пашет начальнику тюрьмы на арты.
- Да ну эти арты. Они как дорогие лекарства – вроде круто, а помогает не всегда. Так, что, то, что газетчики смакуют жизнь артовиков, как-то оно того – завистливым фанатизьмом попахивает
- А между прочим, газеты полезно читать! Вона, тут написано, что один Джек-пот схватил в Столице. Аж мильён кредитов!
Нора подпрыгнула на месте и, поправив сползшую на бок шапочку как ни в чем не бывало, переспросила:
- Таки-мильён?
- Да, мильён!
- Вот был бы у меня мильён! – Начала мечтать Нора, и уже было уверила себя в том, что он у нее есть, уже было решила, на что его потратить, как из сладких старушечьих грёз её вывел пронзительный крик:
- По-о-о-обереги-ись!
Но, было уже поздно. Здоровенный камень врезался в скамейку, подкосил её ножки и обе старушки рухнули на землю, оказавшись в пыли, грязи а так же в улыбках проходящей мимо молодёжи. Неподалёку стоял юный земляной маг и прятал за спиной небольшой посошок. Стоял он недолго. Очень не долго. А точнее – пока его не сшибла здоровенная волна.
Нора, отодвигая свой ледяной посох, подковыляла к упавшему, в сердцах плюнула рядом, повертелась и, взяв в охапку свою подружку, молча побрела в сторону пещеры, уныло смотря на развалины скамеечки, которая уже практически стала ей вторым домом.
- Не, ну ты видала?! – орала подруга – Это ж надо! Даром, что в Столице живем, так тут хулиганов пруд пруди! Я брату пожалуюсь! Он у меня воевал! Он бумагу в органы напишет!..
Женщины всё отдалялись и отдалялись. Нора молчала, а её подружка всё посылала обидчика во все выше и нижестоящие инстанции, пока обе не скрылись в солнечном утре, попрощавшись с насиженным местом хотя бы до вечера, ведь пять лет в этом мире сами формируют привычки каждого затянутого в него человека.
И когда, в следующий раз они вернутся сюда, то на том же самом месте будет стоять та же самая скамейка, потому что этот мир – единственный мир, где может восстанавливаться то, что было безвозвратно утрачено. И они вернутся. И они перемоют еще немало поломанных бойцовских костей.
|
|
| |
|
|
| 20.11.08 19:28 | Стихи. Много старых стихов. |
ru |
В прямомо хронологическом порядке.
Все права защищены.
Мир путь утратил, святые сожжены,
В объятьях пламени пылает Мироздатель
Упавшие кресты на много миль видны.
Пробиты купола, темнеют взоры,
Могилы вскрыты, возведен затвор
И тьма закрыла алчные просторы
Позор отступникам и мудрецам позор.
Воскресла тьма! Пусть скалятся, ругают,
Пусть рукоплещат те, кто время ждал
Пускай Светлейшие стенают и рыдают
Сам Свет светиться перестал.
Нагрянет пир, что был давно отложен
Наполним кубки кровью, радостью сердца
Фундамент новой святости заложим,
Что ждал века победного конца.
***
Я на лица скорбящих
Подрисую улыбку,
Я на веках незрячих
Нарисую глаза!
Я раздам всем по кружке
Веселящего рома
Ведь напившись влихую
Не течет слеза!
И ликует таверна,
Хоть стареют халдеи
Подают брадобреи
Пьяные голоса!
Хоть осталось не много
В бочке старого пива,
Мы разгоним печали,
Распустив рукава
Ведь сегодня не строго,
Ведь сегодня красиво,
Скоро зимы отчалят
И придет весна!
Полупьяные ночью
Побредем мы по скверам
Открывая все двери,
Наливая вина,
Ведь сегодня, кто хочет -
Тот в дьявола верит!
Кто-то верит, что дама
Лишь ему верна!
Хей! Но настало вдруг утро,
Головы заболели,
Потянулися руки
За бокалом воды,
Для кого-то был праздник,
Для кого-то - похмелье!
Но ведь не было скуки!
Со всем миром на "Ты"!
Мы заправим постели,
Понесемся в таверну -
Продолжать то, что начато
Было вчера
Распахнутся двери
И снова халдеи
Нам нальют с красной рожей
Молодого вина!
***
Остатки прошлого завертит ураган
И унесет печаль в глухую степь
Но не течет кровь из открытых ран
И образ мой так скуден и нелеп...
По каменным ступеням под горой
Взойду туда, где раньше стоял храм
Возьмет меня серебряный покой
И стихнут ветры все, шагая по следам
Я наберу в ладонь немного пепла,
И сдую с высоты к воинственным кострам,
И словно мысли темного адепта
Он улетит...поддавшись лишь ветрам
А под горой рубиновым ручьем
Разлилась смерть во мраке страшной ночи
Пирует мрак и гибнет дурачьё
И гром небесный истово грохочет
В истоме бьется мука славной жизни!
Блестят глаза убийц и палачей
А я один на пике дешевизны
Смотрю на столкновение чертей.
Падет второй Иерихон!
Под взглядами очередной неверной веры!
Прощаньем будет обновлённый стон
И старые карательные меры...
***
Макияжем на листьях
Прикинулась осень
Идти не так быстро
Её мы попросим
Раскрасив узором
Сады и дома
Священные ветры
Она подняла
Осень постой!
Пойду я с тобой!
Я за тобой...
Вместе с толпой!
Осень не ждет
Бьет листопад
Аллеи вьет,
Переделает сад
Взмахом руки,
Как у новых актрис
Падает дождь
Падает лист.
Осень постой!
Я не с толпой
Я пред тобой!
Снова я твой...
В лужах заря!
В реках рассвет,
Осень идет
Ей дела нет
Осень постой!
Пойду я с тобой!
Я за тобой...
Вместе с толпой!
***
Память мою ты не трогай!
Пусть я брожу в пелене!
Пусть я на грязной дороге
Меж городами в огне!
Совесть мою не ищи!
Нет её более с нами!
В небо, протяжно молясь, не кричи! -
Легче на сердце не станет!
В могилу слегла справедливость!
Нет больше веры в себя!
Годы назад она лихо носилась,
Несправедливость кляня...
Сжигаются старые книги
В пальцах лишь новая власть!
Сотня писаний старых религий
Новой волной пронеслась...
***
Руки прочь! Уходим в ночь!
Не убежать и не помочь
Мы разбавляем горький скотч
Змеиным ядом!
Наступит день, ночная тень
Опять растает в темноте
И разнесется в пустоте:
Я буду рядом!
Мы береглись, вы повелись
Не жаждали полетов ввысь
Вы жили, словно стая крыс,
Послушным стадом!
Явилась новая пора
И в нас плевала детвора
И мы исчезли со двора –
Так было надо!
Пришли мы вновь
И льется кровь
Уже дряхлеющих богов –
Смерть только рада…
***
Пойми меня правильно – просто уйду,
Оставлю бутылку вина
Теперь мне идти в темноту одному
И ты остаешься одна
Полусухие вино и любовь
И сладкое слово «Прощай»
Игристые темы осушены вновь
И завтра вино сменит чай
И вновь терпким вкусом осядем на дно
И вновь между нами преграды
Останется в памяти это вино,
И запах того винограда…
***
И качается на волнах
Лодки старой остывшее дерево,
Оседает на озере прах,
Отцветают леса красным вереском.
Безмятежность встревожил тот взмах -
Взмах крыла на закатное марево,
И на водных текущих кругах
Появилось его отражение.
Появилось всего лишь на миг,
Продержалось на глади мгновение,
Прошуршало страницами книг,
Получив моё благословение.
И раздался вдруг голос неслышимый
Надо мной и над темной водою
Ни войны, ни атаки не слышим мы...
Он сказал: "Полетели со мною"...
И следы по воде нарисованы
Торопливой умелой рукою
И леса алым инеем скованы –
Постарели, укрывшись покровом
Я сойду на гладь темного озера
И пройдусь по ней, словно в фантазиях,
Как ходили святые апостолы
Так пройду по следам их и я…
Замолчали беспечные ангелы
И не слышно ни крыльев, не голоса
Только бегают по лесу факелы
Чертят светом во тьме свои полосы
Взволновалась воды вдруг черные
Прокатились волнения по лесу
И не дав пройти сюда новому,
Сделав этих людей обреченными…
***
Может, сядем, как два горных старца
Мы на камень, горячий от солнца
И нальем каждому по сто двадцать –
Ведь в воде нет отмерянных порций…
Повернемся спиною к могилам,
Тех друзей, кого похоронили,
Молча вспомним бывалые силы,
Выпьем воду, как спирт раньше пили…
Шелестящих некошеных трав
Вмиг наполнит нас свежий запах
Доживаем последний антракт
Без друзей…кто-то умер, кто запил…
- «А ведь старость не в радость, не так ли?»
Спросишь ты, потихоньку вставая
И забьют по земле черной капли –
Это небо дождем истекает…
***
Ты молилась небу, говорила с лесом
По корням и листьям ты порхала птицей
И лесную польку танцевала с лисом,
Стала дочью волка, и сестрой орлицы
В косу заплетала золотые листья
Проливала струи из дождей небесных
Музыку играла на древесных вистлах
Стала девой стаи, облака невестой
Поступью неслышной ты шагала нежно,
Ты играла с рысью и плела венки
И спала спокойно, наслаждаясь тишью
И ходила утрам к берегам реки…
Слышал я сказанье о прекрасной деве,
Что еще младенцем в лес отправил княже.
Услыхав легенду, будет князь разгневан
И погибнут волки с княжескою стражей…
***
Очень хочется тёмного пива,
Чтоб прохладное, с лёгкой горчинкой
Чтобы пенилось пиво игриво
В пене чтоб ни единой соринки...
Очень хочется тёмного пива,
Посидеть, поболтать ни о ком,
Чтобы стало теплее, чем было,
Чтобы ночь, фонари за окном.
С духом старой Ирландии милой
В старом пабе, где бармэн - мой друг
Очень хочется темного пива -
Излечить мой душевный недуг.
***
Мои звезды упали под ноги -
Распинал их и двинулся прочь
Мысли, словно японские сёги -
Только время убить, не помочь.
И слова, будто купленный Эдо
Превращаются в новые связи
Мои тексты наполнены бредом
Но в них нет настоятельной грязи
Пусть в глазах нету скорби народов,
Нет меча, или правильных слов
Пусть отстал от великих походов,
Сделав ставку на добрый улов.
Словно ронин без клана и имени
В годы новой эпохи Мэйдзи
То брожу я, то меряюсь силами
С теми, кто захотел подойти...
***
Полетом бреда наяву
Я рассекаю грань рукою,
И та, послушною рекою
Вливается в тоску мою
И с отражением играет,
Моё сознанье заманив,
Как ледяной воды отлив,
На солнце глядя угасает.
И небо, как лоскут шелков
Пробилось к взору и стекая,
Лишило время всех часов,
Смотрело как закат рождает
Свой новый образ из воды,
Свои безумные холсты,
Как ночь цветенье завершает.
И светлячки в тиши ночной
Летают сотнями иллюзий,
Плетут невинных истин узы,
Играют... каждый сам с собой.
И на прощанье свет бросает
Последний луч в речную гладь
Рассвет не сможет опоздать -
Его природа подгоняет
А ей самой бы не проспать...
***
|
|
| |
|
|
| 16.11.08 12:45 | Песчаный рыцарь. |
ru |
Он поднял руку, давая знак своим людям остановиться, сам спешился и медленно подошел ко мне. Я закрыл глаза: ну, вот и всё, наконец-то всё закончится, наконец-то моя душа унесется из этого забытого Богом места, наконец-то уйдут все эти страдания и нечеловеческая усталость, что не позволяет даже открыть веки. Прекратятся скитания и поиски хоть какого-то укрытия от сил всемогущей природы.
Глаза заставил открыть звук упавшего рядом предмета. Это было то, о чем я молил Господа четыре жарких дня и столько же безмерно холодных тёмных ночей. Не о еде, прощении, или помощи. Всего лишь о воде. Сверток передо мной был спасительной флягой, где плескалась столь драгоценная, столь желаемая долгие часы влага.
Он, улыбаясь, подвинул её ко мне ногой. Руки сами схватили и открыли фляжку, удивительно быстро преодолев усталость. Глоток за глотком, капля за каплей я почувствовал частицу Рая в бесконечном Аду. Я помню, как эти люди смеялись, глядя как я жадно глотаю их воду - такую чистую, живительную и ледяную, пытаясь не упустить ни одной капли. Затем они подняли меня, усадили на худенькую лошаденку и, обвязав голову, повезли прочь. Пустынное марево давало глазам видеть то, чего нет, и я думал, что это турки пришли посмеяться над очередной жертвой, но видел Бог, в тот момент я сильно ошибался.
Сарацины. Дети Ислама, облюбовавшие Святую землю много веков назад. Варвары, пытающиеся отстоять землю, которая лишь по воле случая досталась им, землю, которая должна быть в руках Церкви и Бога. Безжалостные, не гнушающиеся никакими методами ведения войны, они всё больше насаждали своё могущество на Святой Земле. Я здесь, чтобы их остановить, но, какая ирония, я спасен теми, кого мечтал и до сих пор мечтаю уничтожить. Было странно, что они не убили меня, ведь мы, французы, казнили каждого араба, что попадет в наши руки. Я прибыл в Египет всего месяц назад с воинами из Франции и Нормандии и уже успел почувствовать на себе силу всемогущей пустыни. Я шел за князем тогдашней Антиохи – Рейнальдом Де Шатильоном, мне и другим воинам сулилось богатство, земли, а главное – прощение грехов. Второй в истории крестовый поход на Средний Восток закончился двадцать восемь лет назад и уже совсем скоро готовится третий. Египет представлял для нас особую ценность. Эта необычайно богатая, не подкрепленная сильной централизованной властью страна не могла предоставить угрозу, а ресурсов, полученных в результате завоевания Каира, хватило бы на ведение быстрой войны. А чем быстрее мы дойдем до Иерусалима – конечной цели нашего похода, тем быстрее я вернусь в родную Францию. Битва за святую землю и Крест Божий только верою и подкреплялась. Я был в чужом краю, и я умирал. Умирал медленно и если бы не эти люди, возможно, я стал бы пищей стервятников, что днем раньше так радостно отрывали куски плоти от моей лошади. Мой доспех накалило до красна безжалостное солнце, а меч забрал песок. Как рыцарь я не был угрозой даже ребенку, что уж говорить об отряде рослых мужчин. В тюрбанах, с закрытыми лицами и угольными следами на щеках они выглядели, словно воины тени, которые не понятно как появились на опаленных солнечными лучами песках.
Был самый разгар жары. Пустыня прогревается днём, имея при себе верное оружие – солнце, она убивает жарой в часы дня, и холодом – после заката солнца. Здесь не живут, здесь выживают. Возможно, именно поэтому мы до сих пор не смогли покорить сарацин. Судя по уверенности сопровождающих меня людей, мы ехали в лагерь, который, видимо, был неподалеку. Всю дорогу они повторяли «Салах Ад Дин». От этого имени многих великих людей запада уже бросало в дрожь, или ярость. Люди востока считали его спасителем и посланником Аллаха. Племянник бывшего египетского визиря, ныне правящий в этих землях, получив титул египетского султана – вот всё, что я знал об этом человеке на тот момент. Не буду скрывать – испытывал к нему ненависть, как к врагу Ордена и прежде – врагу Бога. Я шел в Каир под французскими флагами, а оказался в арабском тюрбане за сотню миль от Мертвого моря.
Среди бесконечных барханов замелькали шатры и люди, что маячили из стороны в сторону. Лагерь сарацин оказался небольшим, однако охраняли его, как подобает лагерю, где остановился султан. Это были Хашишины, прозванные нами так за то, что вдыхали дым трав, выращиваемых ими, для того, чтобы затуманить разум.
У головного шатра нас встретил рослый мужчина с довольно типичной для арабов бородкой, он посмотрел на меня, что-то сказал приведшим меня людям и те, поклонившись, увели меня в дальнюю часть лагеря, и оставили под небольшим навесом. Они дали мне немного еды, в основном фруктов и крупы, налили вина. В первый раз за четыре дня я почувствовал, что еще двигаюсь, дышу, живу. Утолив голод и жажду, я рухнул в маленький гамак и погрузился в глубокий сон.
***
И сказал Иисус: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию, и всем разумением твоим. Так говорила и моя покойная мать. С этими словами я отправился сражаться с мусульманами, с этой заповедью я умирал в безжизненной пустыне. Эти слова я вспоминал, когда ложился спать и когда просыпался. Я – Алан Морсер, сын Филлипа Морсера Орлеанского. Так было, пока однажды меня не подобрал в пустыне конный отряд сарацин.
1176 год от Рождества Христова. 569 год Хиджры. Я уже месяц в лагере Салах Ад Дина, мне оказали очень теплый приемы. Султан не держит меня за пленника, я в праве выходить из лагеря без присмотра. И мне и ему ясно, что если я захочу убежать – не протяну и пяти дней в пустыне. Как ни тяжело это признать – я нуждался в нем, а он, кажется, нуждался во мне. Как я понял, ему был необходим летописец с запада, который смог бы объективно записать каждый его шаг, увы, я стал помощником бывшего врага.
Его люди смотрели на меня с интересом. Они называли меня на свой манер – Эль Ан, любили поговорить со мной, хотя, хотя не я, ни они ни слова не понимали. Эти люди были благородны, крепки, они даже дали мне саблю. Долгие годы тренировок с тяжелым мечем не пригодились. Легкая, изогнутая сабля была настолько непривычной, что я выпустил её из рук, как только ударил по дереву. Сарацины рассмеялись и, что-то прокричав на своем языке, забрали оружие. Так я в последний раз брал в руки саблю.
Западные художники и летописцы представляли Салах Ад Дина варваром, убийцей, чему еще месяц назад я так слепо верил. Прожив с ним четыре недели, я понял, что он куда рыцарственнее многих рыцарей и наложницам дворцов Дамаска и Каира он предпочитает бить франков в пустыне.
В лагере нашелся мальчишка-араб, знающий французский. Он говорил плохо и каждый вечер мы сидели у меня в шатре, я учил его путёвой грамоте. В свою очередь я многое узнал от него о сарацинах.
Высокая культура, развитие нравственности, военного дела, права – таких высот запад не покорил и добьется еще не скоро. Таких богатств не сыщет у себя в стороне.
От мальчишки я узнал немного и о самом Салах Ад Дине. Звали его Салах Ад Дин Юсуф ибн-Айюб, он, как я заметил, был блестяще образован и закален в боях, как междоусобных, так и против крестоносцев, вроде меня, пришедших завоевать его землю. Почетное прозвище – лакаб – «Салах ад Дин», что означало «Правота веры» он получил за следование Корану и устойчивость своих внутренних принципов, храбрость и благоразумное великодушие.
Сам Салах Ад Дин говорил, что грядут великие перемены, он просил учить его моему языку, просматривал мои заметки и рисунки о том, что я видел в его лагере. Здесь каждый твердит о священном джихаде и готов идти в битву против Кафиров. Так здесь называют священную борьбу за Аллаха против неверных. Главной целью Салах Ад Дина был город-усыпальница христианства – Святой Иерусалим, захватив который, можно было раз и навсегда покончить с кровопролитием на этой и без того кровавой земле.
Притом, что я был в лице хашишинов кафиром, то есть – неверным, мне не запрещали молиться Господу. Будучи убежденным католиком, всю свою жизнь готовым умереть за веру, я каждый день просил меня избавить от неволи. Пусть плен был тёплым, но это всё-таки был плен.
Салах Ад Дин интересовался всем – наукой о фортификации, христианством, историей, философией и другими науками, что, в большинстве своем изучают во Франции. Иногда он ухмылялся, иногда долго гладил бороду, слушая длинные речи о моем мировоззрении, но никогда не перебивал. Так общался Султан Египта, правитель богатейших городов - Дамаска, Хамы и Халеба с рабским пленником, общался на равных.
Примерно, через год, я стал получать вести о том, что мой бывший господин – Рейнальд Де Шатильон совершает набеги на караваны и торговые суда мусульман. В 1177 году, 570 году Хиджры его войска нанесли сокрушительное поражение войскам Салах Ад Дина, пытавшимся осадой взять Святой Иерусалим. Султан поклялся перед Аллахом, что лично предаст смерти человека, что носит имя своей шакальей души – имя – Рейнальд де Шатильон.
После этой неудачи правитель уехал в Дамаск, взяв меня с собой в этот потрясающе красивый город, где каждый дом являлся произведением искусства.
Домики на Среднем востоке маленькие, в большинстве своем из нехитрых припасов и с минимальным использованием в конструкциях дерева, что ценится на этих равнинах на вес золота. Крыши плоские – так легче скапливать воду от дождей, которые здесь в откровенной редкости.
Рынки ломились от невиданных мною ранее пряностей, непонятного мяса и рыбы, золота и драгоценностей, которые здесь продавали почти задаром.
Всё продумано до мелочей, каждая постройка была настолько функциональна, насколько позволяла инженерная и архитекторская мысль. Наикрасивейшие дворцы, богато украшенные, ломящиеся от золота, малахита и камней были не только резиденциями султана, но и осязаемыми регалиями величия правителя Дамаска.
***
Прошло одиннадцать лет с тех пор, как меня стали звать Эль Ан. Юсуф ибн Айюб уже редко читает мои записи, сделанные на чистом арабском языке – слишком много томов было исписано моей рукой за эти долгие годы моего служения ему. Я не был пленником, но оставался католиком.
К первому числу июля мы подошли к Тивериадским землям. Мы направлялись к местечку Хаттин, где был разбит лагерь короля Иерусалима – Ги де Луизиньяна – он обосновался в месте, которое кочевники называли «Рога Хаттина» из-за того, что две горы, вздымающиеся в небо были похожи на рога, словно под землею был спрятан и дремал огромный демон так, что только рога его были на поверхности, опаляемы солнцем. Горная местность была причудлива, покрыта кустарником, то и дело цепляющимся за одежды.
Рядом с Рогами Хаттина было небольшое пресное озеро. Салах ад Дин захватил его, лишив европейцев воды.
Утром мы находились в небольшом шатре, разбитом в сердце лагеря сарацин. Я спросил Салах Ад Дина – Зачем мы здесь?
- «Чтобы принести черную смерть голубоглазому врагу» - ответил тот и, глядя мне в глаза, улыбнулся своей сдержанной улыбкой.
- «Отправляйтесь к лагерю неверных и проследите» - отдал он приказ небольшому отряду воинов, стоящему у шатра. – «Накажите их водой».
Отряд развернулся и в свете факелов направился по направлению к лагерю Иерусалимцев. Я решил пойти за ними, оседлал верблюда и отправился с отрядом в путь. Никто меня не остановил. Да и не нужно было. Все уже привыкли к моим вылазкам и тому, что со мною в них почти ничего не случалось.
Ехали долго – около четырех часов, стало подниматься солнце, еще через час его лучи стали опалять лицо. Я любил такие поездки, не смотря на жару. Они давали возможность развеяться, а благодаря вооруженному отряду, я чувствовал себя почти в безопасности. Единственное, что было плохо – так это встречать моих соотечественников, что, заблудившись в пустыне, либо уже отдали душу Богу, либо находились на последнем издыхании.
Наконец, мы увидели лагерь врага. Большой. Не менее чем на двадцать тысяч воинов. Воинов жаждущих битвы… и воды. Они не пили уже больше двух суток, у них не было ни капли за исключением тех малых крох, что они могли привезти с собою в небольших флягах. Завидев неподалеку группу крестоносцев, сарацины остановились и окликнули их.
То были франки, те самые франки, с кем когда-то бок о бок я шел сюда – на Святую землю. Они зло поглядели на нас, встали в круг и обнажили мечи. Командир нашего разведывательного отряда – красивый араб на породистом коне, рассмеялся и поднял руку – лучники тут же натянули тугие тетивы и направили короткие луки на неверных, казавшихся такими беспомощными и жалкими. Такие луки были создано специально для пробоя брони крестоносцев, они били недалеко, однако могли пробить толстый доспех крестоносца. Они не знали, чего ожидать. Тут несколько сарацин сняли с вьюков верблюдов фляги с водой, открыли их и медленно, на глазах у изнуренных от жажды крестоносцев стали опустошать их, выливая жидкость в песок. Один француз не выдержал и с криком побежал на сарацин, размахивая мечем. Не успел он сделать и десяти шагов – в него были выпущены несколько стрел. Тот рухнул, замертво, пронзенный наконечником в левый глаз. Не смотря на это, мои спутники продолжали мерно выливать воду на землю, где она тут же начинала испаряться от давлеющей над всем, что есть в пустыне жары. Я закрыл глаза. Я мог бы оказаться среди тех, кто сейчас в бессилье бьет руками песок, стоя на коленях перед стекающими с бархана струйками воды, постепенно превращающимися в пар. Вылив почти тридцать кувшинов воды, мы развернулись, и по жаре отправились обратно в лагерь. До самой смерти я не забуду этого дня, до самой смерти не забуду жестокости, достойной…крестоносца.
«Всё готово, друг мой» - сказал с ухмылкой Салах ад Дин, выслушав доклад отряда и потирая бороду. – «Скоро мы выдвигаемся. Мы срубим рога Хаттина».
Через день – утром 4 июля 1187 года 580 года Хиджры армия сарацин подошла к Рогам Хаттина и подожгла кустарник. Что в изобилии рос на этих прекрасных склонах. Густой, едкий дым спустился на лагерь франков. Было не видно абсолютно ничего – абсолютно черная низина покрылась непроглядной тьмой. Были слышны крики крестоносцев, призыв к оружию. Командующие армии приказали своим отрядам дать залп из луков и арбалетов. Тысячи стрел и небольших дротиков волною обрушились на лагерь, разя всё, что было внизу. Так началась великая битва при Хаттине.
Через некоторое время дым стал рассеиваться. Граф Триполийский, что был владельцем этих земель, принял на себя командование армией крестоносцев и повел вперед первую дивизию, оставив вассалов Балиана д’Ибелина и Жослена Эдесского – преданных рыцарей и их гарнизоны прикрывать тыл, быстро сформировав арьергард. Войска были построены и выведены на необходимые позиции.
Салах Ад Дин внимательно следил за передвижением вражеских войск, то и дело перестраивая свои силы. Как только противник выстроился, Салах Ад Дина отвлекли. Его посыльный что-то шепнул ему на ухо и, получив в ответ кивок головой,.поспешно удалился.
Салах Ад Дин спустился с коня и, поманив меня пальцем повел вглубь нашего войска – к шатрам. Когда мы уже подходили, я увидел несколько людей, одетых в европейские доспехи и не на арабских темных скакунах. Я начинал понимать все эти смешки, улыбки и уверенность моего нынешнего господина. Зная военное дело, он никогда не упускал момента применить хитрость.
«Я – Раймонд Бак, со мною Лаодиций де Тибериас» - прокричал Салах Ад Дину рослый француз – «Мы пришли по твоему приказу. Войска Триполийского собираются ударить по левому флангу, они ослабели от жажды, но в эту атаку пустят самые свежие дивизии, когда как остальные войска и немногочисленная конница будут отвлекать внимание Вашей Милости со стороны фронта. Мы располагаем тридцатью тысячами солдат и кавалерии, из которых, примерно, семь тысяч, в состоянии вести дальний бой, поэтому вам следует атаковать прямо сейчас!…»
-«Дать столько золота, сколько смогут взять, разместить на отдых в лагере» - выслушав мой перевод и перебив Бака, отрезал Салах Ад Дин.
Мне были откровенно ненавистны пришедшие люди. Я считал их предателями Франции при том, уверен, таковым они считали и меня. Через одиннадцать лет моего пребывания в стане врагов именно таких крестоносцев я стал считать главной угрозой христианству. Но и отдать должное арабскому полководцу я был должен – не каждый согласится на такой щедрый подкуп.
Со стороны поля предполагаемой баталии, которая занималась сарацинами послышались призывы к атаке и огромная пешая армия бросилась вперед, подвергаясь неистовому обстрелу со стороны французских лучников. Тут произошло одно из самых странных, тогда, для меня событий: больше половины пехоты противника развернулась и, отойдя на холмы, отказалась сражаться. Рыцари просто-напросто сели и стали смотреть, как их знакомые и друзья погибают под градом сарацинских стрел и превращаются в кровавое месиво, изрубленное арабскими саблями.
Раймунд Триполийский со своей дивизией незамедлительно бросился навстречу атакующему эскадрону мусульман, которые с криками и улюлюканьем неслись в объятья разящей смертью с целью убить, или быть убитыми. В первом случае – они получали просвещение за очищение святой земли от неверных, во втором – за то, что пали от рук тех же неверных, защищая эту самую землю. Эскадрон сарацин разделился на две части, и дивизия Триполийского влилась в самую его середину, как вино вливается в кубок, оказываясь окруженным толстым слоем серебра. Был слышен звук резни. Его ни с чем не спутаешь – лязг мечей, сабель, крики смерти, ржание коней. Клубы пыли объяли поле брани, и только по звукам можно было судить о том, что происходит в этой сечи. Плотное кольцо сжималось вокруг крестоносцев, пока не раздавило их всех.
Семь часов крови, семь часов ада, семь часов битвы за веру – Битвы при Хаттине.
Через восемь часов я вошел в шатер, где содержали пленных. Окинул их Взглядом и побледнел. Окровавленный, усталый, с кровоточащими и растрескавшимися губами передо мной полулежал сам принц Антиохии, тот человек, по милости которого я и стою сейчас перед ним – «человек, что носит шакальяе имя – имя – Рейнальд де Шатильон». В плен так же попали многие видные повелители из рядов крестоносцев. Тут был и сам грандмастер ордена Тамплиеров Жерар де Рифор и лорд Онфруа Торонский, но мое внимание не было приковано к этим наиболее значащим фигурам. Я смотрел на жалкого Рено.
В этот же день Салах Ад Дин исполнил свое обещание и на глазах у многих тысяч людей – и сарацин, и пленных крестоносцев, отсек своим ятаганом голову принца Антиохийского – Рено де Шатильона.
***
Я, наконец, понял, что никогда не увижу родного Орлеана. Понял, что я уже почти араб и только религия моя не позволяет мне быть им внутри и снаружи.. Битва при Хаттине была отправным пунктом завоеваний и освобождений великого Салах Ад Дина, которого европейцы так любят называть Саладином, завоеваний его воинов – хашишинов, которых у нас зовут асассинами. И пусть у каждого народа разное название для того, что вселяет в них ужас, цель сарацин еще долгие годы оставалась одна – защита своей земли от посягательств неверных – кафиров.
Позже я узнал, что в Битве при Хаттине был утерян Святой животворящий Крест Господень. И как не скорбил я по этой реликвии, не мог я преодолеть своего удела – быть завоеванным завоевателем.
Я остался в дамаске, где мне был отведен большой дом. Еще долго я выполнял роль штатного летописца, ведя свои записи и на французском, и на арабском языках, чтобы прочесть их могли и на востоке, и на западе. Как не пытался я быть беспристрастным в описаниях своего нынешнего господина, не удавалось мне не указать его рыцарских черт характера и, поистине, великой мудрости.
Салах ад Дин совершил еще множество славных побед, завоевал Иерусалим, восхищался англичанином, кого звали Львиное Сердце, жил полной жизнью и побеждал смерть,. но умер 4 марта 1193 года от Рождества Христова, или на 586 год Хиджры в Дамаске от болезни, что звали тогда желтой Лихорадкой.
Всегда ваш
Эль Ан Морсер Орлеанский
Mood: тупое :smile: Music: Наследие вагантов.
|
| Comments: 2 | |
| |
|
Total posts: 18 Pages: 2
«« « 1 2
|
|
| Mo |
Tu |
We |
Th |
Fr |
Sa |
Su |
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | | 29 | 30 | | | | | |
|
